Память
Альфред Кулачиков,
ветеран журналистики
Газету он свершал
«…Моё богатство, моё святое ремесло».
Каролина Павлова.
Художник начинался с сироты…
Его в «Молодёжи Якутии» звали «Художником Борей». Потом к имени прибавилось слово «дядя». А официально он назывался Борисом Николаевичем Васильевым.
Мне раньше не приходилось встречать такого покладистого и преданного парня. На мои просьбы он отзывался сразу, без слов. Вставал, и ни о чём не спрашивая, шёл. Будто знал, что там он нужнее…
И сегодня я не стану искать новых выражений для воспоминаний о мастере Боре. А воспользуюсь старыми, ставшими верными в те далёкие, незабываемые времена…
Он остался наедине с войной. Его отец-артиллерист погиб в осажденном Ленинграде. Как-то в День Победы «молодёжкинцы» попросили его вспомнить об отце. Боря долго стоял и вдруг… заплакал. Оказывается, Николай пал в неравной схватке, в дуэли с немецкими «юнкерсами». Словом, его жизнь стала сиротской. В Нюрбинском детском доме воспитатели удивились, что мальчик сызмальства запоминает предметы и людей. И даже, не глядя, рисует их. Поэтому, как одарённого, его направили в Якутское художественное училище. Там художественные мастера тоже поразились невозрастным познаниям паренька о тонкостях избранной профессии. После окончания учёбы Боря начал работать в «Эдэр коммунисте». А потом навсегда перешел в «Молодёжь Якутии».
Он был маленький, как мальчик. С большими, похожими на локаторы, ушами. Весь аккуратный и чистенький – от причёски до туфель. С острым, горящим взглядом. Иногда улыбчивый, и вдруг лукавый – с какой-то потаённой грустинкой. Женщины почитали его и считали своим.
Дядя Боря одевался изысканно и просто. В своём художественном стиле. Тёмная полосатая рубашка со шнурком, стильные брюки, чёрные туфли лодочкой. И на серебряной цепочке, открывающиеся, швейцарские часы. Боря был бессребреником. И мог желанному человеку отдать и рубашку со шнурком, и часы с цепочкой …
Он был трогательным к своим друзьям-художникам. Собакин, Засимов, Капитонов и другие творили в мастерских недалеко от «Молодёжки». Они приходили в редакцию, рассказывали о себе и своих творениях.
Сам Боря неповторимо рисовал на любой бумаге. Его рисунки смотрелись не слабее работ знаменитого художника-однофамильца Валерьяна Васильева. Его талант шёл к вершинам графики. Но не был вовремя воспринят и по достоинству оценен…
В душе – мгновения
Когда я приходил на работу, он обычно один сидел под лампой. Как одинокий газетный художник, как сирота. Пером или карандашом быстро чертил линии. Работал каждый мускул, каждый нерв. И он стал мастером! Но каким! На миг вглядывался в образ. Потом ещё раза два-три. И снова писал – мгновения. Летел с карандашом по свершению. И «чик-чирик». Шедевр готов!
Мнилось, что кроме черт он ничего не видит. Но в нём жила непостижимость бегущих линий, энергия письма. Она горела в Борином сиротстве, в его одиночестве.
Дядя Боря всегда успевал сделать «как надо!» И никогда не подводил редакцию «Молодёжки». Когда завершал работу, бросал кучу штрихов на стол. В этом жесте был весь он. Улыбаясь, говаривал: «Мои! Для газеты!» Он давал почувствовать свою близость, любовь к искусству. Поэтичность исходила из сердца художника. Он как бы приглашал людей. И каждый с надеждой вглядывался в Борины рисунки…
В холода у дяди Бори появилось модное демисезонное пальто с большими карманами. Во внутренний он помещал сувенирную коньячную бутылочку с крепким вином. И из неё символически, по глотку, угощал своих друзей. Они весело шутили. Но на его писания всегда отзывались проникновенно, тепло.
Мастер писал Харбалах
Нас познакомили в шестидесятых. А нам казалось, что мы знакомы давно. Я навсегда запомнил нашу первую командировку. Она состоялась после моего второго рабочего дня в газете. Редактор Александр Петров отправил нас, ещё «совсем зелёных», в Амгу. На строительство первого в Якутии агрогородка Харбалах. Видимо, хотел проверить: на что мы способны. Мы, молча, поехали за газетным разворотом. Мастер Боря уже привык к таким поездкам. Поэтому заранее приготовил карандаш и блокнот с ватманом. Заходил на стройку или на ферму, будто раньше уже бывал здесь. Вставало – священнодейство…
Мгновенные взгляды на людей и предметы. И бегущие линии, линии. Карандаш мастера летел и писал. Поскрипывал, оставляя чуть заметный след, который превращался в плоть. Так похожую на образ. «Откуда это у тебя?» – спрашивал я. «Запоминаю… – отвечал Боря, – я вижу, чую рисунок пред собою». Ложились на ватман интересные люди и стройки. А вокруг них читались байки о юности Харбалаха.
Боря всматривался в меня, словно хотел сказать: «Не переживай, Аля! Что-нибудь привезем». Оказалось, не «что-нибудь», а ценное. Мы привезли то, что помогло газете стать более читаемой и «смотребельной».
За постижением себя
«Молодёжкинцы» привыкли к тому, что Эдуард Волков и Борис Васильев были вместе на портретных фотоснимках. То улыбаются, то курят, то победно смотрят в объектив. На коллективных съёмках – тоже рядом. Какая-то притягательная приверженность друг к другу у них была. Поэтому и тянулись к постижению себя и своей газеты.
Семёныч из командировок привозил шедевры. Они начинались с сильной фразы. Боря тоже стремился к этому в своём творчестве. Он не просто запоминал людей и вещи, но находил главное для своего шедевра. Он мог двумя-тремя линиями очертить человека. В нём зажигалось мастерство художества.
Стилист и художник жили преображением газеты, и шли за постижением себя.
Дядя Боря хотел жить лучше. Поэтому отправлял разным чиновникам просительные письма о выделении его семье жилья. Но тщетно! Его просьбы в горисполкоме не рассматривались. И он с Волковым вынуждены были спать на столах «Молодёжки».
Как-то редактор Александр Петров по этому поводу горько заметил: «Он любил свой город, который не ответил ему взаимностью».
Любимым Бориным стихотворцем был Сергей Есенин. Уже перед поездкой на есенинскую родину, в Константиново, Боря знал об Есенине многое. О маленькой избушке и равенских березах, о колосистых полях и старинной Руси. Очень увлечённо расспрашивал он есенинских гидов о жизни поэта. И так трепетно шёл по тропинке, которая вела к калитке Анны Снегиной. Боря жил поэзией Есенина и своим художеством.
Когда он рисовал, вспоминал стихи талантливых поэтов Светлова, Межирова, Твардовского и других. С Дмитрием Грачёвым сошёлся, когда он пришёл работать в «Молодёжку». Грачёв также любил поэзию. Мог до утра говорить о поэтах, об их стихах. И Боря слушал его, и тоже вспоминал их яркие строки.
Разве художник Боря не любил свой родной город? Как он обнимал малышей, как дарил им что-нибудь «вкусненькое»! Разве не рисовал новую «Молодёжку» на Октябрьской? Как принимал близких людей газеты и своих друзей-художников! Разве не любил поэта Элляя за поэзию и удивление. Как светился сам, создавая свои лучшие творения. По сути, Боря думал о своём городе, о хорошей жизни его людей.
Парень увидел себя
Он владел не только классической, но и новаторскими формами изображения. У него было многожанровое письмо. Он уходил в своих поисках за рутину, дальше чужих канонов. В его рисунках вершился закон художества. Казалось, он мог писать всегда похоже и неповторимо.
Из случаев Бориного художества мне запомнилась поездка на 25-титонном «КамАЗе» из карьера «Мир». Мы везли алмазную руду на обогатительную фабрику. Дядя Боря на ватмане рисовал молодого водителя. Тот разговаривал со мной и не замечал, что его пишет мастер. Когда подъехали к гостинице, Боря протянул ему свершение. Парень поначалу опешил, но вглядевшись в портрет, изумился. На нём был он. «Спасибо! Это же я!» – восхитился молодой водитель. «Приспособлю рисунок в комнате сына. Пусть смотрит на отца. И радуется!»
Такие рисунки художник дарил разным людям. Шоферам, журналистам, пилотам, ученым, поэтам, художникам. Дарил и улыбался. Если их собрать, то получится длинная галерея героев.
У дяди Бори люди были обыкновенными и интересными. В графике, в её мышлении ему виделось новаторство художества. Человеку нужно было только иметь характерные черты. А художнику запомнить и передать их. И линиями, и поэзией. Боря создавал своё художество – с выражением незабываемого образа.
Сегодня каждого человека удивить просто невозможно. А вот тронуть его за живое удаётся не каждому. Дяде Боре это удавалось. Что вложишь в росток, то и получишь. Он вкладывал душу. Потому и выходила душа.
Горячая ода времён Элляя
В 1924 году Серафим Кулачиков стал редактором газеты «Хотугу ыччат» («Молодёжь Севера»). Помнит: тогда шёл снег. И он, как зачинатель песен молодости, шёл в типографию с набором первого номера газеты. Работать приходилось за корреспондента, корректора и вы-пускающего издания. Но он выпустил первую комсомольскую газету.
Через полвека мы уже в цвете печатали красочный объединённый номер «Эдэр коммуниста» и «Молодёжи Якутии». Перед его выходом художник Боря познакомился с поэтом Серафимом Элляем. Его поразил литературный лексикон стихословца.
Друзья поэта Леонид Попов, Семён Руфов, Георгий Васильев и Николай Глазков запомнили его оригинальные выражения. Особенно самобытные рифмы стихов.
Хотел «проникнуть» в язык поэта и мастер Боря. Но как?! Элляй же непредсказуем. Он удивлял всех. Своими высказываниями и улыбчивыми рифмами. В общении поэта и мастера я увидел главную находку. В глубине глаз сверкали алмазы, и удивительная палитра поэта продолжалась у мастера. Родился шедевр с раскрытой книгой. Получилась горячая ода времён Элляя.
Рисунки разных чувств
Я был приятно удивлён выставками Бориных работ в холле третьего этажа Якутского Дома Печати. Откуда у их организаторов столько рисунков на разные темы? Ведь художник многое из нарисованного просто дарил людям. Но, видимо, что-то оставалось в альбомах…
И каждый гость просто трясся от взрывного смеха. И от юморных причуд мастера. То ёжик с огромными очками Александра Петрова, то лысая голова на памятнике Эдуарда Волкова, то забавный лев в клетке с удивленными глазами, то пылкая – с изящной сигаретой – Инна Феоктистова, то я с длинным носом, то углубленный в работу и никого не слышащий, весь в себе, редактор Левин. И всё это так походило на жизнь «Молодёжки» по Октябрьской, нарисованную мастером дядей Борей.
Я не художник, но не встречал ничего подобного. Это рисунки самых разных человеческих чувств. Наших страстей, представлений и фантазий.
Может, поэтому иногда из них слышится музыка. Борины рисунки – свидетельство возможности невозможного. Так на единстве чувств рождается единение наших душ.
Волей-неволей хочется отгадать эту непостижимую тайну искусства. И я, грешный, видимо, не избежал тяги разгадать эту тайну. Были и есть художники со своими открытиями.
И мастер Боря не исключение, он к этому идёт. Ведь отгадал же в Инне Феоктистовой привязчивую и пылкую душу. Она полна чувств и не знает: куда ей пойти дальше. В длинном полосатом пальто и высокой шапке. Её увидишь – и не забудешь! Она запоминается навсегда.
Особую значимость в своём творчестве художник придавал оригинальности плакатов. Он часто подмечал: «Какой плакат – такая и газета». Поэтому и боролся за своё авторство с самого начала издания. Плакаты увлекали газетчика Борю.
Сам мастер на рисунках былых времён не раз представлял себя главным персонажем. Вспомните знаменитую картину Репина «Письмо запорожцев турецкому султану». Боря – в центре, с оттопыренными ушами и гусиным пером. Он весь увлечён посланием. Интересно задуман шарж на картину. Вместо храбрых, весёлых воинов – «молодёжкинцы». Здесь Левин, Кузьмина, Селезнёва, Доброхотов, Волков, Петров, Грачёв и другие. Все прониклись важностью письма и вожделенно думают о нём. Каждый похож на себя. Все не просто похожи, а повторяют себя.
Особенно на выставке в холле поразил рисунок головы Владимира Маяковского. Она была пробита пулей. И словно гудела – как выстрел, как крик эпохи. Там были и другие поэтические рисунки, трогающие душу.
Лидер об искусстве
Как-то в Благовещенске прошла Дальневосточная газетная конференция. На ней состоялся сатирический конкурс на лучший юморной рисунок. В нём первое место занял мастер из журнала «Крокодил» Шукаев, а второе – художник из «Молодёжи Якутии» Васильев.
Лидеры подружились. И художнику Боре не раз доводилось встречаться с Шукаевым в его московском доме. «А-а, Боря!» – восторженно встречал огромный мастер маленького друга и заносил на руках домой…
В тот раз Шукаев любезно провёл «Час искусств». Он представил коллекцию обыкновенных рюмок. Старинные сосуды отличались от сегодняшних и формой, и особым изяществом. «К сожалению, – задумчиво произнёс Шукаев, – искусство уходит от нас. Посмотрите на эти вчерашние рюмки. В них уже нет того старинного великолепия, которое украшало наши праздничные столы. Его нет ни в хрустале, ни в узорах, ни в полыхании вина. Ушла изысканность, ушла из старых рюмок. Жаль, но «пламенное» искусство старины не вернёшь…»
Старый мастер Шукаев говорил это ещё молодому художнику Боре. О российском великолепии, которым всегда жила и славилась Россия. Он думал о том, что красота поможет вернуть новаторство художества. И каким-то шестым чувством давал возможность почувствовать любовь к себе, своему творчеству.
Отметины о дяде Боре
К дяде Боре приходили друзья из Якутского художественного училища. Многое знал о поэзии живописи Николай Иннокентьев. А мастером акварелей был Анатолий Шавлов. Каждый май он охотился на Лене за весенним светом. И любителям художества дарил свои новые этюды. Один с первой проталины он подарил и мне.
Со стены в квартире Петровых смотрела пронзительная Борина картина. На ней внук Павка обнимает своего деда Василия Спиридоновича. Вот она, настоящая любовь начинающего жить к пожилому человеку. На таких шедеврах надо учить завтрашних наших мастеров кисти.
Однажды районный газетчик попросил дядю Борю быстро сделать рисунки. Даже черновики вынул из папки. Художник взялся за рисование. И за время похода парня в магазин за трапезой выдал ему заказ! Газетчик заплатил дяде Боре баснословный гонорар. Мастер поразился: никогда раньше он таких денег не получал. Гонораром были шокированы и «молодёжкинцы».
Дядя Боря тоже хотел иметь свой псевдоним. Им мог стать «Очизаров». Красиво звучит: «Очи зари». Но красота осталась на бумаге. Художник не приемлил громкой славы. И, видимо, поэтому не стал подписывать псевдонимом свои рисунки.
Как я ждал этот новый костюм! И вот мы с дядей Борей за ним пошли в магазин. Вскоре оказались в секции верхней одежды. Дядя Боря перебрал несколько костюмов, подходящих мне по размеру, и остановился. «Вот этот бери!» – уверенно сказал он. Мне костюм понравился. Тем более, что подошёл безупречно. «О, так быстро!» – улыбаясь, изумилась кассирша. Знала бы она, что костюм выбрал сам художник дядя Боря. Я долго работал ответсеком в «Молодёжке». И долго носил тот ладный костюм.
Однажды читатель попросил мастера написать лошадь. Дядя Боря взял карандаш и ватман. Но рисовать начал почему-то не как обычно, с головы, а с… копыта. Читатель удивлённо всмотрелся в рисунок. Линии бежали и бежали, передавая плоть животного. Конь выходил очень похожим. Последними дядя Боря быстро начертил гриву и хвост. Лошадь смо-трелась на славу, как живая.
Как-то Иван Иннокентьев и Борис Васильев побывали в Кобяйском районе. И там Боря потерял наброски к рисункам: «Как быть!? Нигде их нет …» Тогда дядя Боря достал карандаш и ватман. И снова взялся за работу. Продолжилось священнодейство. Побежали линии, линии. И каждая на мгновение останавливалась, чтобы закончить рисунок. Так воскресали шедевры. А художник в главном повторял себя.
Дядя Боря стал оформителем первой поэтической книги Алексея Михайлова «Снег». В ней стихи снежной дороги – бесконечны. И ты никак не можешь остановиться. Снега падают всюду: и на машину, и на дорогу. Они, как свершения, для завтрашних сборников поэта.
В «контору» часто приходили гости. Тогда у нас был праздник. Дядя Боря рисовал взрослых и дарил им портреты. А малышам находил что-нибудь «вкусненькое». Гости подолгу не расставались с добрым художником.
Свети – выше и выше…
Мне не доводилось видеть, чтобы Борино творчество рассматривалось на художественных советах. О нём забыли. Но почему?! Ведь Боря создавал неповторимые плакаты и рисунки.
Не зря же его именем учреждена премия за профессиональное мастерство. А республиканские издания признали газетного художника Бориса Васильева лучшим.
Он начинал «Молодёжку» из себя, из беды своего сиротства, из своих бегущих линий, из своих мгновений и таланта. Небесный полёт одинокого журавля возвышал нас. Он светил – всё выше и выше. Будто светало его «богатство», его «святое ремесло». Неповторимыми творениями, которые не прощались …
