Воскресенье, 9 февраля, 2025

Две сестры – две судьбы

К 80-летию Великой Победы

 

Беседовала Ираида ПОПОВА

 

Две сестры – две судьбы

Генеалогическое древо рода Новгородовых

 

Эллэй Боотур

|

Дьуон Дьаҥылы

|

Боотур Уус

|

Болугур Буххаат Хатылы Чакы Боотур

|

Улуу Кудаҥса (Уот Айах Кудаҥса)

|

Aан Өрүччэй

|

Аан Табытай

|

Үөчэй Баай (Очей Табутаев)

|

Аччагар Ньамнаах Үрүҥ Бас Болтоҥо Уока Тэбэнэ |Илгэн боотур

                                    |

Сутурук Ньырҕаайы Баай (Нирагай Молтонин) Лээтийэ

(Лятия)

Бүкээчийэ

(Букачья)

Тасун

|

Бага Киччий (Кытчий)

|

Кутуйах Баай Аҕаайы Баай (Теппеян Кытчиев-Новгородов)

|

Кусагаллай (Павел Слепцов) Николай Кривошапкин Кэрэмэс Иннокентий Софон Александр Дьалдын (Жагжин) Михаил (1775–1855)

|                                              |                                              |

Кривошапкины Керемясовы

|

Төкүнүк Егор Семен (взятый на воспитание) Ачыах Александр Николай Мороох Василий

|

Семен Иван Андрей Ульяна

|                                                          |

Анна Прасковья I Прасковья II С.А. Новгородов Андрей

|                       |                                          |                          |                      |

Андрей Е.И. Коркина И.И. Коркин Елена Анатолий Аксинья

|                                                                  |

С.А. Попов – Сэмэн Тумат Николай

 

Родословная Новгородовых, составленная учёным Гаврилом Васильевичем Поповым

в 1986-ом году по просьбе писателя – родственника Новгородовых

Семёна Андреевича Попова – Сэмэна Тумата.

 

В преддверии 80-летнего юбилея Великой Победы мы решили рассказать о двух женщинах-якутянках, двоюродных сёстрах, в своё время ставших известными учёными, которые прожили первые трудные военные годы и пережили тяготы тыла тех лет: одна пережила в Ленинграде блокаду, другая работала в Москве на заводе по изготовлению противогазов. Это были дочь и племянница первого якутского учёного-лингвиста, создателя якутской письменности, педагога, просветителя Семёна Андреевича Новгородова – Елена Новгородова и Евдокия Коркина. Сегодня гость нашей редакции народный писатель Якутии Семён Андреевич Попов – Сэмэн Тумат.

 

– Здравствуйте, Семён Андреевич. В начале беседы у народа саха есть обычай спрашивать: “Хантан хааннааххыный? Кимтэн кииннээххиний?[1]” Следуя этому обычаю, я хотела бы у Вас спросить: кем приходится Вам основатель якутской письменности Семён Андреевич Новгородов?

– Здравствуйте, дорогие читатели журнала “Полярная звезда”. С самого начала к своему рассказу я хочу приложить родословную Новгородовых, составленную Г.В. Поповым в 1986-ом году по моей личной просьбе. Здесь видно, что мой отец Андрей Попов был сыном старшей сестры С.А. Новгородова – Анны; Евдокия Коркина – дочь второй сестры С.А. Ногородова – Прасковьи I, а Елена – родная дочь самого С.А. Новгородова. То есть мой отец Андрей с Евдокией и Еленой являются двоюродными братом и сёстрами, что по якутским меркам очень близкое родство. Эти две сестры были не только кровными родственницами, но и лучшими подругами: были очень близки и дружны между собой.

– Всем известно, что Елена Новгородова родилась в Ленинграде, а как Евдокия Иннокентьевна Коркина попала в Москву?

– Евдокия Иннокентьевна Коркина – советский и российский учёный-тюрколог, доктор филологических наук, профессор, заслуженный ветеран Сибирского отделения Академии наук СССР (1982) – родилась 17 декабря 1917-го года в Кытанахском наслеге Чурапчинского улуса. После окончания Якутского сельскохозяйственного техникума три года проработала в Управлении землеустройства Наркомзема Якутской АССР. В 1939-ом году уехала в Москву для поступления в Московский институт философии, литературы, истории им. Н. Г. Чернышевского.

– То есть будучи студенткой она застала военное время в столице страны?

– Совершенно верно. В 1941-ом году институт закрылся в связи с военной обстановкой. Парни были призваны на фронт, а девушек мобилизовали в оборонные объекты: одни выехали копать противотанковые рвы, другие были задействованы в промышленные заводы, чтобы выполнять государственный заказ. Вначале курс, где училась Евдокия, направили на фабрику “Буревестник” шить обувь. Положение менялось с каждым днём. Часть студенток вместе с заводом переправили на восток, а юная Евдокия Коркина была назначена работницей завода, который изготовлял противогазы. Всё это я описал в своей книге “Наукаҕа дьулуһуу дьиҥнээх холобура” (“Настоящий пример стремления к науке”).

Я хочу привести воспоминания Е.И. Коркиной о тех тревожных временах:

 

“Хотя многие учреждения и предприятия были эвакуированы, учебные занятия ещё продолжались. Через месяц после начала войны немцы ежедневно в одно и то же время суток (около 5–6 часов вечера) стали бомбить Москву. Были и попадания в цель, разрушения объектов, были пожары и неразорвавшиеся бомбы. Мы по очереди дежурили на крыше школы, где мы жили, для тушения зажигательных бомб и пожаров. Одна девушка – Дина Доненко во время такого дежурства была серьёзно ранена, были ранены и два дежуривших студента. Так длилось довольно долго – больше двух месяцев. Но вот фашисткие части вплотную подошли к Москве. Обстановка в столице сложилась тяжёлая, близкая, прямо говоря, к критической. Эвакуация учреждений, предприятий приняла повальный характер. 16 октября было объявлено осадное положение, а за два дня до этого был закрыт и наш институт, всех оставшихся студентов обязали эвакуироваться по домам. 19 октября девушки нашей комнаты решили ехать на восток: Муза Ковалевская из Ростова-на-Дону, Люба Ильина из-под Витебска, Лида Любодеева из Орла или Курска, сейчас точно не помню, Нина Ковинина из Новосибирска и я.

Помню, как долго стояли на площади Ногина на остановке трамвая под нудным осенним дождём со снегом, который шёл в тот день с утра. Проехав какое-то расстояние на трамвае, пересели на автобус, затем пошли пешком”.

Из книги “Наукаҕа дьулуһуу дьиҥнээх холобура” (“Настоящий пример стремления к науке”) / Попов С.А. – Якутск : Сайдам, 2017. – 120 с.

 

– И это было только начало пути. Страшно представить, что им пришлось испытать на своём пути…

– Девушки из южных регионов практически ехали в никуда, потому что в их родных местах шли бои. В городе Горьком они решили остаться, а Евдокия с Ниной Ковининой из Сибири поехали дальше на восток. С большим трудом, остояв огромную очередь, купили билеты, еле протолкнулись сквозь толпу к поезду. Пассажирских вагонов не было, были лишь грузовые, но делать было нечего, стали садиться в товарняк. На их счастье, кто-то принёс с собой буржуйку, которую всю дорогу топили остатками деревянных ящиков и всяким мусором – хотя бы в тепле ехали.

Выехав 19 октября из Москвы, они прибыли в Новосибиркс только 20 ноября. По дороге испытали все тяготы долгой дороги, жёсткий дух войны присутствовал во всём. Вот воспоминание самой Евдокии Иннокентьевны, что ожидало её в Новосибирске:

 

“Жизнь в Новосибирске оказалась взбудораженной, военизированной. Город был полон эвакуантами из западных городов. Даже к Нининой матери – Вере Николаевне – подселили мужа с женой в комнату бабушки Люли. Устроиться на работу в Новосибирске было невозможно. Говорили, что надо выезжать в сельскую местность на 100 и более км от Новосибирска и там попытаться устроиться на работу. Пожив примерно с месяц в Новосибирке и не получив никаких добрых известий о возобновлении занятий в институте, я решила ехать домой”.

Из книги “Наукаҕа дьулуһуу дьиҥнээх холобура” (“Настоящий пример стремления к науке”) / Попов С.А. – Якутск : Сайдам, 2017. – 120 с.

 

– Евдокия Иннокентьевна поехала до Большого Невера на поезде. К несчастью с ней в одном вагоне ехали люди, недавно освободившиеся из тюрьмы. В поезде у неё украли вязаные шапку и шарф – подарок подруги из города Горького Лиды Любодеевой. Так что в Якутск она поехала зимой без шапки. Другой обуви, кроме туфель, у неё не было.

Тяжело, наверное, было одной на чужбине. Не к кому обратиться за помощью.

– И тем не менее, судьба, бывает, уравнивает и помогает. На вокзале Большого Невера она встретила земляков. Те обрадовались, что встретили девушку-якутку, да ещё так хорошо говорящую по-русски. Солдаты рассказали, что комиссованы по ранениям и идут с армии, не знают, как добраться до родины. Так они общими усилиями выехали в Усть-Кут. А оттуда в Якутск ехала машина.

Грузовая, с кузовом? Это же Сибирь, ноябрь, уже, наверное, было довольно холодно.

– Да, к тому же в тех местах очень сильные ветры. Наверное, поэтому, провожая комиссованных солдат, некий военком заметил, что девушка была одета очень легко, и попросил водителя возить её только в кабинке. Где-то он раздобыл старые калоши и приказал надеть поверх туфель. Парни же, ехавшие на открытом кузове, замерзли до костей.

– Долго пришлось так ехать?

– Свет неблизкий. Добрались таким способом до Якутска лишь 15 декабря 1942-го года. Девушка указала солдатам дорогу в военкомат, сама поехала к старшему брату Василию Иннокентьевичу Коркину. Здесь её ждала печальная весть – извещение № 108 о том, что умер её младший брат Иван Иннокентьевич Коркин, который в то время работал в газете “Кыым”. Жизнь юной Дуни становилась день ото дня тяжелее.

А где в это время была Елена Семёновна Новгородова?

– В 1943-ем году осенью начали эвакуацию ленинградцев через Ладожское озеро. Всем известно, что Елена Семёновна является коренной ленинградкой, в детские и подростковые годы с Якутией её связывало только близкое родство через отца. Далее я снова хочу полностью вставить воспоминания дочери С.А. Новгородова – Елены Семёновны Новгородовой о блокадном времени в Ленинграде:

 

«В начале Великой Отечественной войны наша маленькая семья (мама и я) проживала в доме № 2 по 7-й линии Васильевского острова, в так называемом «академическом доме». Мой отец, научный работник (по этой причине мы и попали в этот дом), скончался за неделю до моего рождения.

Мой отец, Семён Андреевич Новгородов, родившийся в 1892-ом году в Хатылынском наслеге Ботурусского улуса в семье неграмотных якутов, но сумевший поступить на арабско-персидско-турецко-татарское отделение восточного факультета прославленного Петербургского университета и успешно окончившего его, был автором первого якутского букваря на алфавите, который стали называть «новгородовским».

Дому на 7-й линии отведена значительная роль в «Блокадной книге» А. Адамовича и Д. Гранина, которая оставит глубокий след в душах тех, кто захочет узнать что-то о блокадном лихолетье. Четыре фотографии дома (в разных ракурсах) приводят авторы «Блокадной книги».

Ни в Москве, ни в Ленинграде нет дома с таким количеством мемориальных досок – их 27! В этом доме жил директор архива Академии наук, историк Георгий Алексеевич Князев, здесь он писал свой дневник, львиная доля которого посвящена блокадным тяготам осаждённого Ленинграда, его потерям, горестям, мужеству и стойкости.

Автор дневника считал, видимо, почти кощунственным опускать перед фамилиями слово «академик», которое выступало как бы исчерпывающей характеристикой человека, его деятельности. Академик… Что уж тут ещё можно добавить? (Поневоле следую часто его примеру.)

Георгия Алексеевича я вижу и сейчас как живого: строгие, правильные черты лица, глубоко сидящие глаза, умеющие скрывать за внешней строгостью и даже суровостью взгляда физическую и душевную боль. Ноги его были парализованы, он ездил в архив по набережной в инвалидной коляске. Встречая его взгляд, я, школьница, невольно переводила взор дальше – на его спутницу, неизменно стоявшую рядом, помогавшую ему сесть на коляску. Лучистые глаза Марии Федоровны сияли неиссякаемой добротой, губы выговаривали приветные слова.

Мне хотелось бы сказать несколько слов о людях, о которых упоминает Г.А. Князев в дневнике – какими они виделись мне моим полудетским зрением: я только что окончила школу и в начале войны была ещё инфантильной. Однако война очень скоро превратила меня во взрослого человека. Мне представляется, что люди, пережившие блокаду с её горестями, не согнулись под бременем тяжких лет и смогли осуществить что-то из того, о чем мечталось… Но кому-то пришлось пасть жертвой в неравной борьбе с голодом, бомбёжками, жестокостью фашистских оккупантов.

Вот один человек, на долю которого выпали тяжёлые испытания: Ольга Александровна Крауш, научный сотрудник Института востоковедения АН. В скорбном ряду жертв войны стоит в мартирологе института и её фамилия: умерла весной 1942-го года, прожив ровно сорок лет. А с её глубокой эрудицией, кипучей энергией, острым умом она могла бы много сделать в науке, в жизни. Это была женщина с сияющими, зеркально-светлыми глазами, полная неиссякаемого оптимизма и мужества. Сильно припадая на одну ногу (костный туберкулёз с детства), она, не щадя себя, летала по лестницам (дом хотя и академический, но безлифтный), стучала в квартиры (звонки скоро вышли из строя), кого-то подбадривала, кого-то журила, записывала в блокнот возраст, имена детей, уточняла положение семьи… Она единодушно была избрана «начальником обороны академического дома». Мне казалось, что от мальчишек нашего двора пошло это громкое название, а взрослые не решились его опровергать. Ольга Александровна назначала дежурных по дому (график дежурств висел в дворницкой). Местом дежурства была дворницкая – небольшое, в прошлом грязноватое помещение, но по приказу Ольги Александровны вычищенное до блеска. Обязанности дежурного каждый воспринимал по-своему, но главное – надо было следить за порядком во дворе и по возможности в доме, в случае налёта загонять малых ребят и случайных прохожих в подвал, называемый теперь бомбоубежищем, а также помогать слабонервным, если они были на грани обморока. В дворницкой появился шкафчик с медикаментами. Ольга Александровна многое предусмотрела. В дни войны вспомнилось (а стало уже забываться), что сколько-то лет назад именно по инициативе Ольги Александровны был создан весёлый зелёный оазис в центре двора.

О.А. Крауш была женой академика А.Е. Ферсмана, а Илья, её сын от первого брака, был нашим приятелем и заводилой во дворе. Мы любили игры с мячом: лапта, штандер и другие; и наш мяч, твёрдо зная траекторию своего полёта, не залетал в квартиры учёных людей, и не звенели стёклами разбитые окна. С началом войны пришли другие «игры». Ребята постарше тоже попали в список дежурных. Правда, возраст иногда путался, кто-то прибавлял, кто-то убавлял годы, кого-то неумолимая Ольга Александровна твёрдой рукой вычеркнула из списков дежурных за неявку на пост. Когда загорелись Бадаевские склады, люди высыпали на улицу, подняли взоры к небу — зловещие чёрные клубы дыма вились над городом, сквозь них прорывались багровые языки огня, пахло гарью. Люди были растеряны, напуганы, кто-то жалобно выкрикнул: «За что они нас, звери? Хотят уморить нас голодухой?» Расхныкались малыши. Я тревожно искала глазами подруг по дому, и вдруг – о, радость! – увидела Ольгу Александровну. Её светлые, как озера, глаза были устремлены наверх, на бушующие языки пламени, но ни капли паники, страха не было в её взоре. И у меня сразу полегчало на душе. Теперь уже, оглядев толпу, я и на многих других лицах увидела недоумение, возмущение, но не животный страх. Мне казалось, что люди словно прикидывали про себя, что они могут сделать против злой стихии, против потерявших человеческий облик фашистов, ворвавшихся на нашу землю.

С каждым днём усиливались бомбардировки города, опустошались прилавки магазинов, урезались нормы продовольствия, темнели улицы, останавливались прямо на рельсах, покосившись набок, трамваи.

Смерть Ольги Александровны Крауш была огромным ударом не только для нас, молодёжи, – для всего дома… Её воля, кипучая энергия, отзывчивость на чужую беду помогали людям переживать трудности. Хлопоча о других, забывая о своей болезни, она надорвалась… О её добрых начинаниях напоминает покачивающий зелёными ветвями садик посреди двора, который был создан ею с привлечением некоторых добровольцев. Её научные труды интересны специалисту и по сей день. Нередко случается: сделает человек что-то большое, доброе, значимое для окружающих – и потом, как бы выполнив свой долг, уходит из жизни. И все-таки сделанное им чуть-чуть смягчает боль разлуки.

И невольно мне вспоминается мой отец, успевший завершить работу над якутским алфавитом, который называли «новгородовским», и ушедший из жизни…

Был у меня и такой тяжёлый эпизод, связанный с Ольгой Александровной: я дежурила в дворницкой, распахнулась дверь, и в помещение ввалилась женщина в пальто, забрызганном желтоватыми и розовыми пятнами. Она недавно жила в доме, и я её мало знала. Сбивчиво она рассказала, что недалеко от дома в работницу типографии, жившую в нашем доме, попал снаряд. Она рухнула наземь… «Больше она не встала, наша Тоня… На моей одежде — это её, Антонины, мозги, голову ей пробило». Женщина стала судорожно стаскивать с себя пальто. «Проходившие мимо мужчины сказали, что отправят её в морг…». Я бросилась искать домовую книгу.

Вот те на! Книги-то нет. Я суетливо перерыла имущество дворницкой. Зачем здесь, к чёрту, этот развалюха-шкаф, из двери которого торчат, точно слоновые хоботы, противогазы? До противогазов-то, слава Богу, дело пока не дошло…

И не нашла ничего лучшего, как броситься к Ольге Александровне. Она поняла всё с полуслова, тут же вспомнила, что до меня дежурила дотошная филологиня, нашла в домовой книге сколько-то недопустимых ошибок и клялась, что после исправления их принесёт книгу обратно и водрузит на положенное место. Но ещё удивительнее было то, что у Ольги Александровны оказались дома какие-то списки (хоть и неполные) жильцов дома, и она нашла кое-какие данные о погибшей. Ольга Александровна приказала мне тоном, не допускающим возражений: «А теперь марш на дежурство. С родными свяжемся».

Позже были вызваны из области тётки Антонины, и было сделано всё возможное в этой тяжёлой ситуации.

Начальником всех дворников в доме был дядя Федя, о котором немало пишет Г.А. Князев. Это был приземистый, плотный мужчина с пышными, почти будёновскими усами. У них с женой детей не было, и дядя Федя из всех племянниц своей русской смекалкой выбрал одну, которую они холили и лелеяли. К нам дядя Федя, смилостивившись, разрешил ей заходить. Какова же была радость, когда написанное нами вместе стихотворение появилось в «Ленинских искрах»! Встречаясь с ней, мы предавались разным фантазиям, и война отступала. Её зелёные русалочьи глаза светились мечтательным блеском, мы мечтали, как станем переводчицами, ну, а война исчезала куда-то, нам было не до голода, не до бомбёжек.

В один из вечеров мы вместе читали увлёкшую нас книгу, наперебой её обсуждали, и уханье снарядов за окном нас совсем не беспокоило. Но вот в небе раздалось отвратительное, зловещее жужжание самолётов. Война всё-таки достала нас! И нас как ветром сдуло из квартиры. «Туда?» – спросила одна из нас, и другая кивнула: «Конечно!» И вот мы уже на чердаке. А через чердачные ходы – на крыше!

Помнится, моя подруга своей крохотной изнеженной ручкой поймала в этот раз зажигалку «за хвост»… Мы спрашивали друг друга: «Ты веришь, что на наш дом фашисты бросят не эту мелочь, а фугаску?» И хором отвечали сами себе: «Не верим! Никогда! Всё будет с домом в порядке!».

В нашем доме появилась новая семья (многодетная), и как-то я спросила мальчика из этой семьи: «Иванушка, сколько зажигалок ты затоптал?» «Да ты что? Нешто я счёт веду?» – отмахнулся он. У меня был счёт невелик, но не на нуле.

Но с этим Иваном произошла неприятность. Моя мама старалась уберечь меня от вылазок на крышу, но если она оказывалась дома, то вылезала на верхотуру вместе со мной. Помню только, как Иван пулей метнулся к бочке с песком, а в руке его полыхнул красный язычок пламени. Вокруг полетели ослепительные искры. Лёгкий вскрик моей мамы… Потом Иван ворвался к нам домой, хватал её за платье: «Простите недотёпу, задел вас, как вам помочь, какую мазь, врача?»

С необычайной кротостью и терпением мама переносила этот страшный ожог. Рубцы остались на всю жизнь, и мама никогда уже не смогла носить платья с коротким рукавом. Рубцы задели даже запястье и тянулись выше локтя. Если кто-то бестактно спрашивал её об этом, она сухо отвечала, что не она – нет, нет, не она! – тушила зажигалку, а кто-то задел случайно.

А мы с племянницей дяди Феди разве могли предположить, что за «игры» с зажигалками у нас потом окажутся медали «За оборону Ленинграда»…

Иван оказался скоро на фронте… Погиб на Ленинградском… В эти же дни я услышала о гибели одноклассников: погибли Ваня Шалаев, Лёня Ровша, Костя Тарасов…

И всё-таки в минуты относительного спокойствия мы хватались за книги, учили наизусть стихи Ольги Берггольц. Их учить-то не надо было, они сами входили в сознание и звучали как крик души: «Сто двадцать пять блокадных грамм с огнём и кровью пополам…». А ведь много позже мечты наши сбылись: моя подруга опубликовала переводы с персидского языка, я с немецкого. С гордостью скажу: она стала доктором наук! Радости дяди Феди не было предела. Он ещё успел застать некоторые победы племянницы на научном поприще. Он тоже приложил руку к её успехам: учёные из «академического дома» охотно давали ему книги, полезные для юного ума. Так люди, закалённые испытаниями блокадных месяцев, добивались новых побед – уже в мирные времена…»

(Из книги «В памяти и в сердце». — СПБ., 2005)

 

– Каким образом они смогли эвакуироваться?

– Дело обстояло следующим образом. Вдова С.А. Новгородова и мать Елены – Мария Павловна дважды подавала заявление в горисполком Ленинграда с просьбой эвакуировать их, поскольку у них на руках были архивные документы якутского лингвиста Семёна Андреевича Новгородова. При бомбёжке и пожаре после неё чуть не потеряли ценные рукописи, что понесло бы большой урон для якутского народа. Так с особого разрешения Ленинградского горисполкома августе 1943-го года мать и дочь Новгородовы переправились через Ладогу в безопасное место.

– Они смогли добраться до родины отца?

– В том же году они с большим трудом добрались до Якутска. Евдокия Иннокентьевна Коркина приняла в их судьбе непосредственное участие. Елена поступила учиться в педагогический институт. До 1956-го года мать и дочь Новгородовы жили в Якутске. Далее Елена поступила на заочную аспирантуру института им. Герцена. Диссертацию она защитила по творчеству Семёна Степановича Яковлева – Эрилика Эристиина.

Чем занималась Евдокия Иннокентьевна в военные годы в Якутске?

– Здесь она тоже выполняла важную миссию. С началось Великой Отечественной войны встала задача – объединить фронт и тыл в едином порыве. Для этого организовали чтения по республиканскому радио произведений членов Союза писателей Якутии, письма с фронта. Кроме записей радиопередач, в учебных заведениях и больших производственных коллективах проводились занятия, обсуждения и лекции об успехах, об истории якутской литературы, о новых произведениях, например Д.К. Сивцева – Суоруна Омоллоона, В.М. Новикова – Кюннюка Урастырова, Н.Е. Мординова – Амма Аччыгыйа и других писателей. Вот что об этом пишет сама Евдокия Иннокентьевна:

 

“Заметным показателем работы комсомола республики среди творческой молодёжи было организация при обкоме литературного объединения начинающих писателей, куда входили ставшие известными прозаики и поэты Пантелеймон Туласынов, Дмитрий Таас, Леонид Попов, Софрон Данилов, Лев Габышев, Тимофей Сметанин, Юрий Шамшурин, Николай Габышев, Феоктист Софронов, Виктор Башарин и другие. В то время Союз писателей по сравнению с сегодняшним днём был невелик, с несколькими олонхосутами, живущими в районах, он, как мне помнится, насчитывал всего 30 с небольшим человек. Часть из них была призвана в армию, так что Союз писателей не имел возможности вести большую работу с молодыми писателями. Поэтому последние настояли на организации литературного объединения при обкоме”.

(Из книги “Коротко о прожитой жизни”. Якутск : Сахаполиграфиздат, 2000. – 120 с.)

 

– То есть вся эта работа проходила через секретаря отдела пропаганды и агитации Евдокию Иннокентьевну Корякину. Все мы прекрасно знаем, что в 1945-ом году была собрана и издана книга собрания произведений Республиканского литературного объединения “Кыайыы Ыһыаҕа” («Ысыах Победы»).

– Спасибо, Семён Андреевич, за содержательную беседу!

[1] Як.яз. Откуда родом, кто твои предки?

РЕДАКЦИЯ
РЕДАКЦИЯ
Литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издается с 1956 года.

Читайте также

Популярное

100 лет со дня рождения Гаврила Гавриловича Окорокова

К юбилею ученого, литературного критика, педагога ЯГУ-СВФУ Гаврила Гавриловича Окорокова (1925 – 1990) И.Г. Семенова, В.Г....